Первые-же путешественники из проникших на территорию Европы были поражены той легкостью в интерпретации моральных норм, которая и поныне препятствует диалогу между цивилизациями. Чтобы понять состояние европейской культуры, многие из проявлений которых разительно противоречат нашим представлениям о нравственности, требуется уяснить, что исторически в этой части света домашнее животное и скотина рассматривались в едином контексте социальной сегрегации и градации, не только относившей их к низшей ступени, но и де факто выносившей за рамки человеческого общества.
Скотина и домашнее животное никогда не являлись для европейца тем-же, чем они являются для нас, но составляли часть абстрактного окружающего мира, такую-же, как минералы, растения и скульптурные изображения. К настоящему дню доказано, что европейцы не способны оптически провести разграничение между рисунком и трехмерным видом, а это означает неспособность к распознаванию графического изображения, становящуюся основой для столь удивляющей нас "свободы нравов" по отношению к домашним животным.
Само слово "животное" (zhi-vot-no'e), "зверь" (zve-r'), "скотина" (sko-ti-na) в европейской культуре традиционно служит обозначением низшей социальной ступени, становясь нелицеприятным оскорблением в случае использования в острых сатирических трактатах, высмеивающих недостойное поведение дворянина или кого-нибудь из мещан, которым таким образом указывается на то место в социальной иерархии, которое они, по мнению авторов памфлетов, заняли в результате собственных неблаговидных поступков.
"Когда мы с добрыми намерениями назвали супругу правителя европейцев сукой текущей, это неожиданно произвело обратный эффект, и впоследствие нам дали понять, что, не будь мы иностранными подданными, нас казнили бы за это "прегрешение" на месте. Каково же удивительное состояние ума варваров, столь остро реагирующих на комплимент, но при этом не стыдящихся держать на руках голую кошку, демонстрирующую всем и каждому набухшие соски и гениталии!"
В этом отрывке выражена в весьма точной форме суть взволновавшей первых путешествнников проблемы. Они видели бесстыдно разгуливающих по домам собак, стоящих во дворе коз и овец, и с ужасом наблюдали за тем, как люди скачут на обнаженных лошадях с задранными хвостами. Но настоящий культурный шок довелось им испытать во время поездок на колеснице, когда они видели кучера, с невозмутимым видом рассматривавшего голый вихляющий круп кобылы.
В европейской культуре никогда не существовало обычаев, которые предписывали бы скрывать срамные части домашней скотины. По улицам городов спокойно разгуливали животные с неприкрытыми сосками, в то время как детям дозволялось находиться рядом. Вместе с тем, срамота не была для европейцев предметом "гордости", которую они созерцали с особым похотливым увлечением.
До нас дошли десятки, если не сотни изображений полностью обнаженных кошек и собак, лошадей, коз, овец, слонов и др. Обычай не регламентировал использование натуралистичной эротики и зачастую падение нравов выражалось в крайних формах: рассказывают о том, что натуралистичные "картинки" не только рассматривали втайне, но и вполне открыто размещали в качестве "украшения" жилища, что недвусмысленно указывает на определенную свободу в выборе места для сексуальных оргий, которые могли предприниматься в любой части дома - за чаем, за приготовлением пищи, за чтением литературы и за молитвой.
Но среди многочисленных изображений голых животных практически полностью отсутствует то, что мы могли бы отнести к жанру порнографии. Действительно, коней обычно изображали с эрегированным либо отчетливо прорисованным фаллосом, но что касается кобыл, то их гениталии зачастую изображались весьма схематично. На дошедших до нас пластмассовых фигурках "коров", предназначенных, по всей видимости, для рукоблудия, видны тщательно вылепленные набухшие соски, тогда как в срамной области фигурка остается в общем и целом бесполой. Это привело к многочисленным спорам, в результате которых мнение ученых разделилось: если одни считали, что фигурки с точки зрения варваров полностью лишены сексуальной подоплеки, то другие видели в них чисто педагогический инструмент, ставящий своей целью смягчение нравов, для реализации которого с фигурками должны были "играть" на протяжении нескольких поколений.
Но даже сама мысль о возможности подобной "игры" представляется для неевропейца чем-то абсолютно противоестественным, как если бы мы нашли в комнате у ребенка голую резиновую кобылу. Даже отсутствие у нее гениталий или их "схематичность" не становились бы предметом осмысления: наша культура позволяет дать оценку самому факту наличия фривольной (и это мягко сказано) "игрушки".
Нравственная распущенность, поощряющая сожительство с обнаженными животными, парадоксальным образом совмещается у европейцев с чопорностью во всем, что касается человеческого платья. Это очень часто становится причиной "забавных" казусов и необъяснимых с нашей точки зрения ситуаций, когда женщина стыдливо поправляет длинную юбку, края которой перепачканы менструальной кровью разгуливающей по дому с весьма похотливыми телодвижениями суки. Никто не поспешит немедленно убрать ковер, на который наступила собака, а пес, вылизывающий собственные гениталии (!!!) считается вполне обыденным явлением, не требующим незамедлительного порицания.
У европейцев считается хорошим тоном гулять по улицам вместе с неодетыми собаками обоего пола. Более того, путешественники рассказывают о том, что владелец пса запросто может обратиться к другим с непристойным предложением: "а может быть мой пес и ваша сука немного посношаются?" - В европейской культуре с подобным вопросом на улице можно обратиться к женщине, гуляющей с собакой. Мы поняли бы эту заведомую скабрезность как прямое сексуальное домогательство, но европеец не разделил бы наших чувств - он никогда не подумал бы, что половой акт на улице является чем-то недопустимым, предложение к владельцу направленным на самого владельца, а выпученные половые губы и эрегированный член собак представляют собой картину в высшей степени аморальную.
Исторически сложившееся присутствие всего многообразия животной наготы в европейской культуре заставляет нас с известным недоверием относиться к попыткам сокрытия человеческого тела. Не видя непристойности в одном, нельзя рассчитывать на то, что вашу культурную озабоченность прикрытием другого цивилизованные народы будут воспринимать всерьез.